Чеховские Мальдивы

В Ялте завершился VI Международный фестиваль "Театр. Чехов. Ялта". Театры из Токио, Тбилиси, Москвы, Киева, Мехико, Дрогобыча, Полтавы, Запорожья представили свои творческие опыты в живописном месте, от моря не столь отдаленном и для Чехова (когда-то) очень важном. 

В поисках заглавия для постфестивальных заметок решил перефразировать название фильма Киры Муратовой ("Чеховские мотивы"). Вот и получились "Чеховские Мальдивы", поскольку форум в Ялте — это фестиваль-курорт и фестиваль-экскурсия, часто на "необитаемые театральные острова". 

Сколько за последнее время театральных фестивалей в Украине скончалось, а сколько их родилось? Не сказала бы даже Ванга. 

Хотя та же Ванга (судя по сводкам НТВ) когда-то строго обратилась к военным: "Сохраните культурные ценности! Иначе будет беда!". 

Не внемлют люди пророчествам кассандр. Ценности не сохраняют. И далеко не все фестивали в нашей стране живут-поживают безбедно. У госбюджета давняя отговорка: дырка в кармане. А некоторых местных олигархов хлебом не корми — дай только шансоном заткнуть уши. 

Видимо, отшумели благостные дни любви и для Чеховского театра в Ялте, когда видный российский бизнесмен Александр Лебедев руководствовался принципом "помогу, чем могу". Теперь ему бы кто помог.

Так что не знаю, каким чудом оргкомитет наскреб "по сусекам" на этот, уже шестой по счету фест, но сам факт его состоятельности поневоле уводит в сторону от прежних дискуссий… 

А спорили, помнится, на ожидаемые темы. Каким должен и может быть фестиваль, осененный именем Антона Павловича. В тех местах, где классик лечился, страдал, писал Книппер и Немировичу, пестовал свои замыслы. Где до сих пор лелеют его Белую Дачу и личные вещи писателя на оной. Например, его длинный кожаный плащ под музейным стеклом однажды мне даже приснился… в страшном эсхатологическом театральном сне. К чему бы это? 

И все-таки: каким бы — в идеале — "мог быть" Чехов-фест на берегу Черного моря? Только лишь подборкой современных трактовок его великих пьес? Или форумом украино-российской театральной дружбы? Или попыткой ощутить "жизнь человеческого духа" в сценических квазиэкспериментах современности? 

Вопросительные знаки в один миг отпадают сами собой, когда думаешь: уже то хорошо, что хотя бы эти уцелели. Учитывая, что на фестивальной карте Украины, увы, нет яркого международного "пятна" даже в столице. 

* * *

Ялтинцы, составляя свою афишу, на мой взгляд, придерживаются принципа художников-маринистов: "а волны и стонут, и плачут". Разброс сценических стилей, направлений и "качеств" — в одной афише — удивляет и поражает. От высочайших образцов современной культуры (чем, например, является творчество Льва Додина, некогда презентовавшего здесь свой театр) до честных попыток менее известных театров заявить о себе в чудесных местах, на чеховских Мальдивах. 

И в этом году в афише радостно и странно уживались интересные образцы "нового театра" из Японии и Грузии с ветхозаветным гламуром полтавской сценической классики. Образец хорошо сделанного коммерческого театра презентовал Киев. А Москва (театр "Человек") апеллировала к ветеранам европейского театра абсурда ("Стриптиз" С.Мрожека). 

Интересным и неожиданным явлением для многих оказался театр RINKOGUN из Японии. Два дня токийские умельцы рихтовали ялтинскую сцену под спектакль "Чердак" (режиссер Едзи Сакато). Говорят, на родине эта постановка имеет шумный успех. Ее даже транслировали по Национальному ТВ (как некогда по всесоюзному радио транслировали "Анну Каренину", любимую И.Сталиным). У "Чердака" действительно множество наград за режиссуру, за саму пьесу. 

А в пьесе и правда есть некий важный для японцев образ — этот самый чердак. Для многих из них, очевидно, это пространство — место укрытия от действительности. Молодые люди-хикикомори, погружаясь в виртуальные "ад" и "рай", игнорируют жизнь окружающую, превращаются в пленников "чердака", стенки которого напоминают то гроб, то скворечницу. 

В Японии, между тем, более миллиона интернет-зависимых. И, очевидно, каждый "кукует" на своем персональном "чердаке", как бы "над" потолком подсознания. Как и герои разрозненных микросюжетов в спектакле. Среди них — самоубийцы, убийцы, самураи и полицейские, девочка-аскет и другие чудаки. 

Чердак для них — будто исповедальня в храме. Не столь существенно, где (?) расположен сам чердак — в обычном доме, в лесной хижине. Он все равно затягивает их (и тебя) в свою черную воронку. Как когда-то дикую девочку из фильма "Звонок" затянул в алчную гортань японский телевизор известной марки. 

По ходу длинного спектакля, когда зрительный зал редеет как пшеничное поле под барабаном комбайна "Нива", "чердак" действительно магически вовлекает в свое нутро тех уцелевших избранных, кто мужественно настроился на хикикомори-волну. И не проиграл. Ведь самое главное — не понимать, "о чем" они говорят, а настроиться на спектакль-медитацию. 

Темы диалогов и впрямь странные, часто пустяковые. Это вызывающий алогизм, похлеще европейского абсурда, или сумятица на уровне междометий. 

Лишь один фрагмент из пьесы (свободный перевод с японского): "Я всегда делал массаж бабушке! — Нет, я не хочу! — Ну и что это ты делаешь? — Что ты делаешь здесь? — Я не спрашиваю, почему ты перестала ходить в школу. — О чем ты? — Скоро уже месяц? — Просто так, придурок". 

Поэтому, повторюсь, лучше всего воспринимать их "шепоты и крики" на веру, сквозь призму личных фантазий и персональной интуиции. 

И вот один воспринял. Потом подошел к драматургу,поделился ощущениями. Впоследствии драматург обнаружил много "нового" для себя в своей же пьесе… 

Так вот, "Чердак" (для меня) — это пронзительная метафора маленькой гордой и умной Страны восходящего солнца. Которая постоянно пребывает как бы "над" землей и как бы "под" небом. (Будто космонавт в состоянии невесомости в герметичном космическом корабле). Эти "космонавты" в постоянном стремлении взлететь куда-то высоко-высоко, пробивая головой потолки на пути к чердаку, где воздух чист и свеж. Но пробив потолок, попав на чердак, эти чудесные люди (хикикомори) снова оказываются в ловушке. В тюрьме. В камере-одиночке. Увы. 

Чердак (как ассоциация) — это еще и болезненное чувство ограниченности пространства для самих японцев. И для тех из них, кто пострадал от Фукусимы, и для тех, кого тревожат предчувствия новых бедствий. 

Чердак — их маленькая родина. Как бы ловушка, гроб (с музыкой). Как экран монитора. 

Режиссерски этот проект решен виртуозно. Это подлинно современный театр. И он не обязательно должен быть "европейским". Этот театр — японский, национальный. Но апеллирующий посредством современных сценических средств к темам общечеловеческим, гуманистическим. 

Внешне мало что изменяется в сценической "картинке", на крохотном пятачке сцены. Но такой театр, возможно, и не должен сотрясать визуальным рядом. Поскольку он — "внутренний", ментально-скупой. Зато он смело может хвастаться японскими артистами, органика которых подобна шепоту волн, а их сценическая природа не предполагает фальши или нарочитости. Меньше всего думаешь, глядя на них, о "постмодернизме" или ином "-изме", определяющем именно этот виток развития японского театра (заметно отдаленного от театра кабуки). А думаешь все-таки о том, к чему настырные японцы и принуждают умного зрителя. О "чердаке", на котором "замурован" каждый из нас.

Еще один эпизод "мальдивских" впечатлений. Грузинский Театр комедии имени В.Абашидзе показал трагедию — спектакль "Психоз 4.48" по пьесе Сары Кейн. Известного английского драматурга с трагической судьбой (она покончила с собой в 1999 г.). Этим же годом датируется ее известная пьеса о безумии. 

То, что Сара Кейн — персонаж незаурядный — давно факт и аксиома. В ее "Психозе" личностное, откровенное, бесстыдное и болезненное "так и прет, так и прет" (как говорила по другому поводу героиня В.Шукшина). "Психоз" — хроника ее самоубийства, душевный стриптиз в состоянии раздвоения личности. Режиссер Мака Нацвлишвили обставляет сцену так, будто это арт-пространство модного центра современного искусства: россыпь подушек, "огней так много золотых", белый балдахин над сценой (намек на петлю). И две женщины — в отсутствии любви и смерти. Смерть чуть позже протянет к ним (ней) костлявую длань. 

Две в одной — в этом фокусе и концепт постановки. Когда две разные актрисы подлинно и естественно "вливают" в сосуд одной судьбы свои личные эмоции и биоритмы. Статные, красивые, строптивые грузинские женщины на ощупь движутся к "тайне безумия" хрупкой Сары… Родившейся в религиозной семье евангелистов, получившей блестящее образование в Бирмингемском университете, сотрудничавшей впоследствии со многими известными театрами. 

Она знала о своем маниакально-депрессивном психозе. Пыталась его лечить всеми возможными средствами. 

Но единственным лекарством, на время спасавшим ее от мучений, видимо, становились тексты пьес. Драматург умерла в 4.48, и ее пьеса — как хроника объявленной смерти. 

Грузинские актрисы — к их чести — разыгрывают драму внутреннего распада личности, не впадая в экстатический самопоказ сумасшествия (со всеми его клиническими проявлениями). В спектакле одна безумная в двух ипостасях, будто две воркующие белые голубки, прилетевшие из ниоткуда и улетающие в никуда. И начинается этот "полет" долгим и размеренным стуком. Стук сердца. Звук метронома. Это продолжается минут десять. А поле из подушек (глазами сценографа) уже походит на погост, где каждая подушка — как мраморная плита. 

Грузинский театр обращает свою исповедь о Саре Кейн в пластическую мантру. В "заклинание" и медитативное волшебство, без трагического надрыва, но с трагическим послевкусием. 

…И третий эпизод фестивального обозрения — о наших, о киевских. Чьи представления пользовались заметным зрительским успехом на "чеховских Мальдивах". 

Киевский театр юного зрителя на Липках представил в афише "Вишневый сад". По поводу их спектакля к месту вспомнить формулировку "фестивальная деформация". Она заметна в том случае, когда дома постановке даже стены помогают, а на выезде она изменяется. Первое действие в Ялте, на мой взгляд, не во всем доносило эффектный детский кураж, который ощутим в Киеве. И который во многом оправдывает вольную, а местами и хулиганскую трактовку чеховской пьесы режиссером В.Гиричем. Зато второй акт и особенно сцена Раневская—Трофимов (Анжелика Гирич—Руслан Гофуров) развернули спектакль в его правильном направлении и темпоритме. Детское здесь соседствовало со взрослым, элегическое — с комическим. Герои — словно неподросшие дети. Было приятно услышать добрые слова об этой трактовке из уст таких серьезных российских ценителей, как Георгий Тараторкин и Анастасия Ефремова. В итоге "Вишневому саду" и достался Гран-при фестиваля. 

Театр драмы и комедии на Левом берегу Днепра реализовал на Чехов-фесте идею коммерчески успешного малобюджетного театрального проекта на основе пьесы Анатолия Крыма "Звонок из прошлого" (режиссер В.Цивинский). Дома играют на Малой сцене, здесь довелось на большой. Сюжет о потерянном телефоне, вмиг изменившем судьбы трех разных, а прежде близких людей, выполнен лихо. Эта история так и просится в ТВ-муви В.Ряшина. Персональным открытием в проекте для меня стал актер Николай Боклан (хотя и двое других, Андрей Мостренко и Наталья Цыганенко, играли хорошо). Прежде значившийся в репертуаре театра на ролях благородных героев и статных любовников, тут он вдруг раскрыл "меха гармошки" и проявил прежде скрытое и сильное комедийное начало. Потенциальный герой Мольера: нате, берите, не упускайте из виду. 

Еще одно фестивальное приветствие из Киева. "Жирная свинья" (Национальный театр им. Леси Украинки). Тоже заведомо коммерческий и беспроигрышный для зрителя сюжет от драматурга Нила ЛаБута. Нечто на манер "Не родись красивой" ("Дурнушка Бетти") — о победе внутреннего начала над внешним, физическим. Спектакль (который я видел в Киеве в двух составах) выделяется режиссерской графической выверенностью практически каждой мизансцены. И еще здесь заметна чрезмерная усердная "серьезность" постановщика (М.Резниковича), который решил вдохнуть в эту пьесу больше содержательного смысла, нежели это предполагает забавная офисная история о некрасивой толстушке и состоятельном яппи. В спектакле прорезаются нотки режиссерской тревоги (печали) — как о прошлом поколении, когда-то околдованном песнями бардов, и о поколении нынешнем, "отформатированном", прожигающем время и чувства за мониторами. Посыл спектакля — преодоление условностей, форматов, стандартов, стереотипов. Всего того, что часто разделяет и отделяет нас. По двум киевским составам отмечу точные работы в спектакле Елены Нещерет, Анны Гринчак, Евгения Авдеенко. 

…Собственно, таковы беглые фестивальные впечатления. В стиле "волн". На "чеховских Мальдивах". 

 

ДЕТАЛИ. Ялтинский чеховский фестиваль проходит под патронатом Совета министров Автономной республики Крым и ялтинского городского головы. Миссия жюри — определить ценные и важные явления, тенденции, которые и отражает фестивальная афиша. Руководитель фестивального проекта — Николай Рудник (директор Ялтинского театра). В этом году в жюри феста вошли: Юрий Рыбчинский, Анатолий Крым, Георгий Тараторкин, Анастасия Ефремова, Александр Мардань, Александр Глузман, Дмитрий Зусманович, Сергей Ковалев. Всего в рамках фестиваля было представлено двенадцать оригинальных театральных проектов.