Михаил Резникович: “Не представляю, что театру будут диктовать политики”

Худрук академического Театра Русской драмы имени Леси Украинки рассказал, почему в театре пересматривают цены на билеты, о кассовых спектаклях, предательствах, олигархах, любви художника и о том, кого видит своим преемником.

— Михаил Юрьевич, сейчас, когда в стране такая неразбериха, тяжело жить в столице театру с названием «русский»? 

— До сегодняшнего дня нас никто из властей не ущемлял, ничего не диктовал. Мы нормально творчески работали, ни один человек не врывался в театр. Другой вопрос, что если в декабре-январе у нас были аншлаги, то сейчас их нет. В стране экономия, и нас, естественно, урежут в финансировании. Мы должны зарабатывать деньги и ставить кассовые спектакли, на которые зритель может пойти, учитывая при этом уровень драматургии. 

— Будете ли вы пересматривать политику цен на билеты? 

— Очень осторожно. Один олигарх, когда я его попросил помочь театру, возмутился: «А чем помогать? Поставьте все билеты по $150

— и все в порядке». Я говорю: «Да, но тогда в театре будет пятьдесят человек». На что он ответил: «А моя жена не хочет с быдлом сидеть». 
В Америке и в Европе существует движение в сторону «от человеческого сострадания к устранению себя от участия в чужой жизни», движение под лозунгом «каждый жарит свою яичницу сам». Это неплохо. Но надо понимать, что брать от Европы, а от чего лучше отказаться. 

— Если урежут финансирование, получится ли сохранить принцип «деньги—качество»? 

— Как вам сказать... Я сейчас думаю о возможных авторах будущих постановок: Эдуардо де Филиппо, Дарио Фо тоже замечательный итальянец. В любом случае, несмотря на финансовые проблемы, есть нижний предел качества. К примеру, у нас идет в театре спектакль «№13» Рея Куни. Приехал к нам МХАТ с ним — и зрители поняли, что мы его более человечно поставили. Ведь еще Станиславский мудро говорил: «Легче поставить два-три хороших спектакля, чем воспитать следующее поколение артистов». Я пытаюсь этим заниматься. Чтобы тридцатилетние брали на свои плечи репертуар и были готовы к этому профессионально и нравственно. 

— Может ли власть влиять на культурный продукт театра? Диктовать, что именно ставить? 

— Не могу себе даже в страшном сне представить, что художественному руководителю политики будут диктовать репертуар. В советское время приходилось утверждать его в разных инстанциях, а сейчас, начиная с первых дней независимости, у нас этого нет

— все на совести художника. Конечно, жить в обществе и быть от него полностью свободным нельзя. Но это не значит, что нужно «подкладываться» под кого-то. Например, в 2005 году, когда хотели наш театр уничтожить (Резниковича уволили, но после протестов общественности и деятелей культуры восстановили в должности. — пжАвт.), министр культуры Билозир заявила, что я — вор, украл миллион и пойду по этапу. Через полгода, когда все поздравляли с орденом, который вручил мне Виктор Ющенко, от нее пришла приветственная телеграмма. Я прошел все это. Да и до этого были похожие истории. Меня снимали с должности большевики, Политбюро. Вызвали и сказали: «Михаил Юрьевич, напишите заявление об уходе, как раз идет заседание секретариата ЦК». Я написал и уехал в Новосибирск, где три года руководил театром «Красный факел». А потом мне позвонили и пригласили вернуться обратно. Еще был один человек, генерал тыла, а по совместительству драматург, который писал колоссальное количество пьес-подделок — графомания полная, но в Украине в советские времена его ставили почти все театры. Меня вызвали и сказали: «Поставьте его пьесу, он вам утроит гонорар». Я отказался, потому что это подделка, хотя другой режиссер поставил. Всегда есть нижний предел, некая ватерлиния, за которой — предательство профессии. Но за порядочность часто приходится платить. 

— Если так сложится, что московские актеры в нынешних условиях станут меньше к нам ездить, будут ли люди больше ходить на представления украинских актеров? 

— Опасно прогнозировать. Гастролеры к нам едут, чтобы заработать, они эксплуатируют имена, которые мелькают на ТВ. Совсем другое дело, когда приезжает Театр Фоменко, потому что это — замечательный русский театр. Зритель в театре всегда или плачет, или смеется. Но сегодня он больше хочет отдохнуть и развеяться. 

— У каких других театров вы хотели бы чему-то научиться, может, что-то перенять?

— Творческий человек может найти что-то интересное везде — и в хорошем спектакле, и даже в плохом. В душе все время идет круговорот. Например, на наш спектакль по Шевченко мы пригласили одного из лучших актеров театра Ивана Франко Петра Панчука. В работе он многое взял от меня, а я — от него. Еще очень важна школа. Счастливы те актеры и режиссеры, которые ее получили: дальше они могут развиваться как угодно. Как бы мы ни относились к Андрею Жолдаку, которого я называю своим полуучеником, у него есть эта школа. Очень продуктивно сейчас работает Андрей Билоус в Молодом театре. Это перспективный режиссер, который через какое-то время, возможно, станет одним из лучших в Украине. 

— Вспомнили о Билоусе. Значит ли это, что вы видите в нем своего преемника? 

— Не знаю... Не думал. Если говорить о нашем театре, то я бы назвал преемником Кирилла Кашликова. У него два образования, он поставил у нас очень хороший спектакль «Солдатики», который приглашали в Германию, на европейский фестиваль современной драматургии. А Билоус... может быть очень хорошим режиссером когда-нибудь и в нашем театре. 

— Вы знаете, что многие актеры вас откровенно боятся? 

— Это тоже неплохо. Но надо разобраться, почему... Может быть, потому, что кому-то не хватает профессионализма или бескорыстия по отношению к театру. Но в большинстве случаев, по-моему, уважают. Лидера всегда немного опасаются, если мы примем формулу Станиславского, что театр строится на растоптанных самолюбиях. Наше искусство — коллективное. И у тех, кто не состоялся, часто возникает злость, зависть, конфликтность. Впрочем, это ничего общего не имеет с творчеством. 
Знаете, театральные предательства не вчера родились и не завтра закончатся... В нашем коллективном искусстве духовное предательство профессии — а в его основе часто внутреннее опустошение пополам с гиперэгоизмом и фантастической самоуверенностью — шагает рядом с предательством чисто нравственно человеческим. Как правило, предают те, кого ты ввел в профессию, в театр. Каждый, кто хочет стать режиссером, должен это понимать. Это к вопросу, кто кого боится... 

— Ваш давний друг Эдвард Радзинский очень много хорошего мне о вас рассказывал. Помню, как в свой единственный выходной в Киеве он не мог к вам дозвониться и поехал к вам на спектакль за несколько часов до отъезда. 

— Да, мы смотрели Уайльда в постановке нашего театра. Когда мы познакомились, мне было 24, а ему 25. В «Ленкоме» репетировали его первую пьесу «Вам 22, старики». Я был на преддипломе, работал с Алексеем Баталовым над спектаклем «Человек со звезды», мы там и сошлись. А потом я ставил пьесу Радзинского. Лет 7 или 8 назад он приехал в Киев — в нашей филармонии на музыку положили его повесть о «Сальери и Моцарте», играли наши актеры. Он приехал, посмотрел, а потом пришел ко мне со словами: «Миша, помоги, там неважно с режиссурой». Я провел две репетиции, и лучшей похвалой в моей жизни было, когда после трехчасового прогона он сказал: «Ты репетируешь не как Толя (Эфрос), а как Гога (Товстоногов). 

— В вашем театре мало ставится современных авторов по сравнению с классикой. 

— Выбор репертуара — трудное и опасное дело. Есть такой термин в театре: «передышка». Думаю, что сегодня не только в Украине, но и в России намечается передышка в драматургии. Не возникает острых, нравственных катаклизмов в пьесах. Есть или чернуха, или заведомо политический «кукиш в кармане». Театр должен быть профессионально готовым, чтобы ставить классику и высокие вещи. 

— Как вам кажется, такой сильный человек как вы, реализовавшийся в карьере, может быть просто счастлив в жизни? 

— Во-первых, я не убежден в том, что я — сильный. А, во-вторых, не всегда счастлив... Но я пытаюсь. Вообще, если чувство любви художнику неведомо, не вызывало в нем самых разных эмоций — ненависти и наоборот, какой-то сумасшедшей тяги к человеку, он очень многого в искусстве и в театре не сможет сделать. Потому что выше своего эмоционального опыта трудно прыгнуть.