В ожидании Серафимов, прилетающих за душой

   Знаете, когда на сцене память становится почти осязаемой? Тогда, когда, как ни банально это звучит, там не играют, а живут. Александр Вертинский: Вновь вернулся он в Киев - <родину светлую> и <взъерошил> свою память, словно пряди волос:

    Новая театральная площадка Национального театра русской драмы им.Леси Украинки <Сцена под крышей> начала свою жизнь премьерным спектаклем. На <Бал Господень:> пригласил Александр Вертинский. И зрители благодаря фантазии Ольги Гаврилюк (сценическая композиция и постановка), Елены Корчиной (сценография), Николая Сазоненко (музыкальное оформление, партия рояля) пройдут вместе с Исполнителем - Евгением Лунченко - кругами памяти выдающегося певца, поэта, композитора.

    Необычайно сложно, создавая образ конкретной человеческой личности, удержаться от внешнего копирования, тем более что Александр Вертинский в этом смысле - фигура чрезвычайно благодатная. В моноспектакле <Бал Господень:> актером Е.Лунченко найдена удивительно точная мера узнаваемости Вертинского. Он использует едва уловимые моменты внешнего сходства, пластику, мимику, элементы костюма, стиля эпохи. В исполняемых песнях зритель слышит характерные интонации певца, но то лишь узнаваемые мотивы, не копирование голоса, это собственное проживание актером другой актерской судьбы. Волны памяти несут Лунченко-Вертинского с момента первого выступления артиста на эстрадной сцене до его горьких, безжалостных слов: <И слишком мы стары, и слишком устали и для этого вальса, и для этой гитары:> В этих воспоминаниях - череда персонажей, в которых перевоплощается актер, палитра переживаний - мудрость, легкость, ирония, юмор, шутовство, драматизм. Актер словно повторяет путь Вертинского, не успевшего прожить собственную жизнь, - <все жил чужие>.

    Следует отдать должное выстроенной форме сценической композиции, нашедшей убедительную хронологию и позволившей в полуторачасовой спектакль вместить то <огромное жизненное пространство>, на котором, по образному выражению певца, <можно вышивать, как на бесконечном рулоне полотна все, что вам угодно!> Жизненные узоры Вертинского, как по наметке <проходимые> актером, создают атмосферу времени, угадываемого по выразительным, присущим ему штрихам. Трагедия человека и артиста, потерявшего и вновь обретшего Родину, зримо вырисовывается из поэтических строк, песен, фраз, воспоминаний, проникнутых ностальгией и горечью непонимания.

    Второе действующее лицо - музыка. Каждое произведение, несерьезно названное песенкой, - эпизод жизни, кусок души, крик сердца. Все они искусно закомпанованы в текст, из песенок строится сюжетно-повествовательная линия. Переход от музыки к слову и наоборот происходит у актера органично, естественно. Внутренняя смена настроений поддерживается игрой света, комбинацией красивых, пространственных мизансцен, обыгрывается двухуровневый естественный интерьер зала, используются для действия ярус, колонны, лестница.

    Театральная тумба, трансформирующаяся в маленькую сцену, - место выступлений знаменитого Пьеро, в финале захлопывает, словно створки музыкальной шкатулки, обе свои половины. И снова в зрительный зал смотрит с афиш Александр Вертинский, <остроумный и жеманный>, мудрый и страдающий, непонятый и все же счастливый. Он вернулся к нам, песни его звучат, судьба его волнует, она едва не самая исследуемая актерской братией. Достойно вписал свою страницу в это многотомное собрание и актер Евгений Лунченко. В программке <Бала Господнего:> написано - спектакль о жизни и судьбе, без антракта. Это верно, у памяти нет антрактов, ожидание Серафимов длится вечно.